Финансовый подвиг – это когда никто
из стариков не вспоминает со злобой,
как у него изъяли 76% заработанных денег.
Мухин Ю.И.
из стариков не вспоминает со злобой,
как у него изъяли 76% заработанных денег.
Мухин Ю.И.
В «Записках министра» Зверева А.Г. в главе про реформу очень мало цифр. Те, кто ожидал найти в этом издании 1973 года оценку параметров, аналогичным нынешним агрегатам М0 и М2, будут разочарованы. Какая была денежная масса до, какая стала после, сколько изъяли, у кого изъяли больше, от таких банальностей читатель зевает – как бы подразумевает министр финансов СССР. Зверев не признается прямым текстом в том, что его ведомство брело в числовых потемках наощупь, но ряд его заявлений намекает на то, что его финкоманда била по теням вокруг наугад. Нам надо было вызвать дефляцию, писал он: «Выпуская в обращение новые деньги, не торопиться и придержать определенную сумму, чтобы первоначально ощущался некоторый их недостаток» [232]. «Как мы и рассчитывали, возникла дефляция, т.е. временная нехватка денег в обращении. Теперь государство легко руководило механизмом «спрос - предложение». Или вот была такая загадка во тьме про основной объект изъятия: «Деньги перемещаются в карманы обладателей деревенской продукции. … Так или иначе деньги минуют государственную казну… Как определить, у кого оседает излишек денег?». Министр не описывает, как он раздавил эту головоломку.
Перед тем как перейти к другому, более информативному, источнику, отмечу несколько любопытных штрихов в его тексте. Зверев разрабатывал ту реформу с конца 1943 года. Сталин, по своей совиной [U up?] привычке звонящий подчиненным в 5 утра, установил как основной принцип то, что «трудности восстановления народного хозяйства потребуют от граждан СССР дополнительных жертв» [233]. Или вот еще пример неистребимой любви к вербальной секретности. По окончании заседания Политбюро, на котором обсуждался проект реформы, «решение письменно не оформлялось, чтобы в архиве Генерального секретаря партии до поры до времени не оставалось лишних бумаг об этом важном деле». В первых своих проектах Зверев первоначально хотел провести обычную деноминацию - «снизить доходы граждан и цены на товары и тарифы в 5 раз» - но получил от Сталина за такой либеральный подход нагоняй [234]. Встретилось у него в тексте забавное табу на негативные слова. Природе любого чиновника противно написать, что цены повышались на молоко, яйца, чай, фрукты, ткани, обувь, одежду и трикотажные изделия, а ну как заставят взять ответственность, поэтому Зверев пишет, что «снижались цены на муку [и т.п]., … не менялись цены на мясо [и т.п.], …устанавливались новые цены на молоко …(ниже коммерческих в 3.2 раза)». Термин «устанавливались новые цены» разминирован, затуманен и без дополнительного раскрытия сверкает как победная реляция. Тыл докладывающего чиновника прикрыт, а читатель в легком замешательстве: «Раз не написано, что повышались, значит, не повышались». [«Кто родился? Мальчик? Не мальчик? А кто тогда, если не мальчик?»].
Чуднов И.А. опубликовал свою книгу «Денежная реформа 1947 года» в 2018 году. Это второе издание, исправленное и дополненное. Это свежее исследование выгодно отличается от других авторов [Катасонов, Мухин] тем, что дает больше цифр, не путается в их толковании, каталогизации и привлекает больше архивных источников, не ограничиваясь перепечатыванием «Истории социалистической экономики СССР» за 1980 год. А также тем, что не стесняется ковыряться в ошибках сталинского правительства.
На стр.113 и 209 даются вожделенные таблицы «Объем денежной массы». Из них мы узнаём, что на 1 октября 1947 (за два с половиной месяца до реформы) она составляла 63.4 млрд. рублей. Показатель высокий, если сравнивать с началом 1941 года, когда он равнялся 22.1 млрд. (эмиссия военного времени была существенной; рост массы в три раза). Но на фоне 1946 денежная масса 1947 года выглядит не так уж и плохо – тогда (в 1946) на пике 73.9 млрд. (советскому правительству пришлось массово расплачиваться с военнослужащими в 1945 и включать печатный станок в мирное время). Самые интересные цифры проступают тогда, когда мы входим в первую половину декабря 1947. Разные исследователи тут начинаются слегка путать [Попов, Мухин, Хлевнюк], какова была денежная масса на начало денежной реформы, то ли 63 млрд., то ли 43 млрд. Чуднов проясняет причину такого вихляния: как правило авторы берут данные на 1 декабря 1947 года или на 16 декабря 1947, но при этом они упускают из внимания тот факт, что макроэкономическая ситуация сильно изменилась за первые две недели декабря: население тогда скинуло кучу бабла. Обе цифры верны. Но исследователи думают, что это советская статистика их подводит и что надо делать поправку на ветер. Доходит до того, что берут мимоходную цитату Зверева про то, что «к середине декабря количество денег в обращении превышало довоенное в 2.5 раза», умножают 18.5 на 2.5, получают 46.25 млрд. и предлагают эту цифру как реальную альтернативу для анализа. Историки-экономисты заранее извиняются за «таинственное расхождение» в цифрах и спешат заранее согласиться с другими оценками своих коллег. Автор с трудом, но выводит нас из этого интеллектуального тупика, отмечая как данность то, что на 1 января 1947 денежная масса равнялась 65.8 млрд., на 1 октября – 63.4 млрд., на 1 декабря – 63.4 млрд., на 16 декабря – 43.0 млрд. Слухи и утечка информации о реформе обеспечили за первые 15 дней декабря сброс населением 20.4 млрд. рублей. Через взрывной рост товарооборота и государственную коммерческую торговлю эта сумма оказалась в кассах Госбанка: денежные поступления в Госбанк за этот период - 32.8 млрд., выдача - 12.3 млрд. Реформа еще не началась, а денежная масса уже на треть эффективно ужата. Вот это я понимаю, сталинский удар! [215]
Итак, реформа началась 16 декабря, и в обращении крутятся 43 млрд. рублей. Сразу надо оговорить, что это официальная советская статистика, а не современная реконструкция древнего события. Даже если там отклонения на пару миллиардов в любую сторону, то лучших данных вы не найдете. Чиновники тех лет (Зверев из Минфина, Голев из Госбанка, Вознесенский из Госплана) прямо признаются [в архивных отчетах], что это их ориентировочные оценки и что точную инвентаризацию своего эмиссионного выпуска они провести не могут. Вскрытие покажет [201]. Такой непорядок в финансовых войсках служил дополнительным аргументом в пользу жесткой экспроприации денежных средств у населения. [«Мы точно не знаем, сколько именно рублей на руках трудящихся, поэтому закладываемся с запасом и держим кулачки за дефляционный эффект»]. «Ажиотаж и спекуляция способны подмочить новые деньги» - опасался Зверев – «поэтому как бы не пришлось установить курс обмена аж на уровне рыночных цен, т.е. 1 к 15»[181-182]. Скорость обращения денег в 1947 Госплан также был не в состоянии высчитать [205], а ведь для марксистской теории денег этот параметр не пустой звук.
Из этих 43 млрд. вычитаем 800 миллионов рублей в монетах, которые обмену не подлежали. У пионеров и прочей малышни праздник – их копейки, которые им щедро сбрасывали взрослые, вдруг обрели платежеспособную мощь. К обмену остается 42.2 млрд. бумажных банкнот. В период 16-27 декабря было обменено 37.2 – 37.5 млрд.[разночтения в отчетах]. Не были предъявлены к обмену 3.9-5.8 млрд. В результате денежная масса сократилась до 4.5 млрд. рублей. [3.72 банкноты + 0.8 монеты]. Теперь мы в состоянии оценить масштаб «финансового подвига» - экспроприация наличных в размере 89.3% от всей денежной массы. Значительная доля банкнот приходилась на население: 28.3 млрд. Оставшиеся 8.9 млрд. – это кассы предприятий и торговых организаций. После реформы у населения осталось наличных примерно 3.4 млрд. [2.8 (банкноты) +0.6 (монеты)]. Уровень экспроприации всё тот же: минус 89%.
На пункты обмена пришли 21.178 миллиона граждан [287]. Медианная сумма, предъявленная к обмену, не известна, а средняя [бесполезный показатель] сумма составляла 1330 рублей на человека. Госбанк отмечал, что не редко сдавали за раз 100,000 рублей. И поллимона сдавали. Жизненный опыт нам подсказывает, что медианная сумма находится ниже среднего значения, примерно на уровне в 60% от среднего, поэтому можно предположить, что половина граждан меняла не больше 831 рубля на нос. Скорее всего, то были не индивидуальные накопления [на пункты пришли не все 100+ миллионов взрослых, а только лишь 21 млн.], а всей расширенной семьи. На первый взгляд бедновато как-то, но тут нужно вспомнить, что в нашей стране было много людей, живших от зарплаты до зарплаты [нечего менять; зарплату за полмесяца выдали 5 декабря, за 9 дней лихорадочных набегов на магазины те ~450 рублей должны были быть полностью потраченными, а карточки отоварены], что во время потребительской паники шло бегство от рубля и что вторая порция слухов от 5 декабря развернула граждан в правильном направлении – к приветливо распахнутым дверям Сберкасс.
С точки зрения полицейско-фискального надзора обмен наличных прошел очень либерально. Можно было предполагать, что следователи начнут мытарить каждого бедолагу с распухшим лопатником, что будут проставляться специальные QR-коды в документах, удостоверяющих личность, и что какая-нибудь безумная накрашенная бабка из Совета Национальностей Верховного Совета СССР со страниц «Известий» примется пугать граждан роторкрафтами, что обязательно выявят сверху все незадекларированные теплицы с нетрудовыми денежными деревьями и выпишут нарушителям штрафы согласно УК РСФСР. Ничего такого не было. Да, на всякий случай граждане старались менять деньги подальше от места проживания [287]. Географических препятствий не вводилось. Старались менять в городе (53% от всей суммы), хотя накопления были перекошены в сторону села. Лимитов на обмен не было. Меняй хошь миллион. И самое главное – никаких отметок в паспортах или документах их заменяющих. Тайный учет богатеев не велся. Государство поставило себе одну конкретную задачу – обменять большую кучу билетов на кучку банкнот поменьше, а не насиловать себе и гражданам мозги цифровизацией.
Кроме наличных у советских граждан были еще счета в Сберкассе. На стр. 288 автор публикует таблицу, из которой мы узнаем, сколько к часу ИКС вообще счетов (депозитов по-нашему) было (9591 тыс. шт.), сколько средств на них было вообще (18.2 млрд.), какой процент счетов приходился на категорию «до 3000 рублей» (7873 тыс. шт., 82%, 4.994 млрд., 27.4%) и сколько было переоценено в сторону уменьшения (минус 3.523 млрд.). В сравнении с тем кэшбеком, что приключился с наличными, вкладчики действительно получили поблажку от правительства. Им меняли два за три и два за один в зависимости от порогов превышения (3,000 и 10,000 рублей) . Из 18.2 миллиардов удалось сохранить 14.6 млрд., или 80%. Воистину «Брось кубышку – заведи сберкнижку». Тот, кто не внял этому популярному мему с агитплакатов тех лет, был обречен пыль глотать. Примечательно то, что курс пересчета вкладов уточнялся до последнего момента. Всё могло пойти по жесткому сценарию. Но было принято осторожное политическое решение. Радикальные предложения смелись в сторону [40]. Таким образом, борьба с кубышкой становилась более последовательной программой: вкладчиков стимулировали и награждали за лояльность, достоверность агитплакатов подтверждалась практически. В те десятилетия хроническим было недоверие советских людей к сберегательным кассам. Народ предпочитал хранить свои сбережения наличными дома. В зависимости от региона вклад имелся только у каждого пятнадцатого-тридцатого гражданина. Одному человеку иметь несколько вкладов не запрещалось.
Роль сарафанного радио была велика во второй половине 1947 года в движении сбережений на вкладах. Американские дипломаты хвастаются, что почуяли что-то 28 ноября. Ха! Анализ динамики депозитов показывает, что информация о реформе ходила по стране уже с июля [210]. Но как это бывает со всеми слухами, первая их порция оказалась непроверенными искаженными данными, которые только сбили население с толку и запустили его в неправильном направлении. В июне-октябре резко тормозится приток вкладов. Народ начинает снимать больше, чем вкладывать, заняв низкий старт в ожидании свистка. Нервная кульминация наступила в конце ноября, когда до граждан дошла весть о существовании секретного Постановления СМ СССР от 25 ноября. Содержание его было неизвестно, но партийно-советские руководители вдруг начали оборудовать многочисленные выплатные пункты по всей стране. Это –жжж- неспроста, подумал народ. В ситуации близкой к панике началось повальное бегство от рубля в магазинных коралях, что американцы отметили 28 ноября. Но если в самом конце ноября население спешило потратить наличные, то с 5 декабря изменило свое поведение. До граждан дошла вторая порция слухов, на сей раз правильных: про то, что вклады будут переоценивать щадяще. Отток депозитов из сберкасс ослаб, и начинается их стремительный рост [212]. Кое-какие финансовые руководители вскрыли запечатанные конверты с инструкциями раньше времени, поделились информацией с ближайшими родственниками [те со своими инструкторами по теннису, баристами и т.д.] и решили воспользоваться ценным знанием ради сбережения своих накоплений, разукрупняя собственные вклады. Такая практика не нравится АСВ сейчас, а уж тогда советские суды справедливо квалифицировали такие деяния коррумпированных советских руководителей как уголовное преступление. Ну а народ, что народ? Он успел внести в сберкассы за первые 15 дней декабря почти два миллиарда рублей, что переплюнуло первые два квартала двукратно [+0,5,+0.5, бегство, +2.0]. Таблица на стр. 210.
Вернемся к денежной массе. Перед войной в обращении находилось 18.4 млрд. рублей. Из них на селе – 11.5 млрд., в городе - 4.5 млрд., в оборотных кассах предприятий – 2.4 млрд. К началу 1946 на селе – 44 млрд., в городе - 22 млрд. Из тех 65-70 миллиардов оборачивались 30 млрд., а примерно 36 млрд. лежали спудом в накоплениях: 10-12 в нормальных сбережениях, 10 в ненормальных (неизрасходованные по причине товарного дефицита), и 10-15 были конъюнктурными (спекулятивными) доходами. Либеральный проект нацеливался на изъятие всего лишь 15 млрд. спекулятивных накоплений. Радикальный дефляционный вариант звучал так: надо экспроприировать 35-40 млрд. [196]. За годы войны Госбанк и Минфин выпустили 54 млрд. рублей дополнительно [Попов]. Произошел скачок с 19 до 69 млрд. Весной 1946 Зверев и Голев продемонстрировали, что они не знают, сколько денег находится в обращении: 69 или 75 млрд.? [197]. Есть еще промежуточные цифры за 1942 год, где Минфин отметил излишек денег у населения, не находящего применения в размере 15-18 млрд.[167]
Летом 1946 Зверев продолжал прорабатывать свои т.н. либеральные проекты по легкому, бесшумному, изъятию наличности. Первый вариант: менять 3-4 к одному, оставив в обороте 15-20 млрд., как до войны. В 1946 году путем расширения торговли и повышения цен удалось изъять 8.1 млрд., а за первые 10 месяцев 1947 только 2.4 млрд. [200]. Вот как удалось срезать пик 1946 года в 73.9 млрд. и довести массу до 63.4 млрд. Одновременно с этим Минфин предпринял безуспешную попытку привлечь средства населения в сберкассы. Кубышка не пошевелилась [199]. Весной 1947 Зверев всё еще полагает, что можно будет обойтись простой деноминацией пять к одному [и цен и зарплат]: 60 обменять на 12. Существовал также проект минфиновца Дьяченко В.П.[175] Автор отмечает его как наиболее реальный и продуманный. За три длительных этапа ценового регулирования предлагалось выкачать лишние деньги через госкомторговлю без какого-либо обмена, граждане лишались всего лишь 33% накоплений, а через особый трюк прищучивались спекулянты курсом двести к одному! [182]. Но не сложилось, так как слишком сложно и долго. Ковбойскому правительству, привыкшему к эксам и налетам на дилижансы, был нужен кавалерийский наскок быстрого, легкого и поэтому беспощадного решения. Старые привычки долго отмирают.
Примерно 13 сентября 1947 выбор делается в пользу 10:1 [207]. Принято считать, что этот выбор был сделан Сталиным. Хотя нет соответствующего документа с подписью генсека, косвенные свидетельства встречаются в документах Минфина: «по указанию Политбюро и лично товарища Сталина». Эксперты из среды советских финансистов считали оптимальным 5:1. Даже 2.5:1 был достаточным с технической точки зрения. Жесткий же 10:1 позволял государству сформировать солидный эмиссионный резерв в 20 миллиардов.[206]
С точки зрения советского правительства простой человек должен был выиграть от реформы, но это только если считать, что сферический советский граждан в социалистическом вакууме не имеет наличных сбережений и держит не больше 3000 рублей на сберкнижке. В бессословной реальности народ поделился на несколько групп. Живущие от зарплаты до зарплаты действительно мало что потеряли. [Бедных, скажем честно нищих, низкооплачиваемых работников, получающих меньше 300 рублей, меньше 500 рублей и меньше 900 рублей, было достаточно, хотя точных цифр с дифференциации по доходам нет. Тогда не было такого понятия как МРОТ, но точкой отсечения считались 900 рублей прожиточного минимума. Проблема наличия граждан, живущих за чертой бедности, т.е. работающих бедных, признавалась в правительстве, стр.141]. Те, кому удавалось отложить с зарплаты, скажем, 50-100 рублей в месяц или 600-1200 рублей за год, теряли 89% своих сбережений, потому что, как правило, в сберкассу их не несли. Еще больше теряли ИТР и квалифицированные рабочие, которые скапливали несколько тысяч за год. Архивы отмечают всплеск недовольства в тех городах, где шахтеры и сталевары имели высокие зарплаты, высокие сбережения и соответственно понесли большие потери. Хотя эта группа уже по идее должна заглядывать в сберкассы. Далее у нас имеются сельские жители [~75 миллионов человек], которые благодаря торговле своей приусадебной продукцией на колхозных рынках по высоким нерегулируемым ценам закопали в кубышках примерно 22 млрд. рублей, не доверяя сберкассам, тем более что в тысячах населенных пунктах таких касс не было. Следующая узкая группа представлена творческой интеллигенцией, гонорары которой могли достигать сотни тысяч рублей. Им также пустили кровь без исключений. Маршак, Кассиль, Барто были отнесены к категории спекулятивных элементов. В суде им не удалось отстоять свои претензии. И замыкают этот социальный срез самые настоящие спекулянты-коррупционеры с черного рынка, что нарос на белом и сером рынках. Эти солидные господа с друзьями в верхах располагали сотнями тысяч рублей, комбинируя наличность с накоплением товаров, скупкой облигаций займа 1938 года и открытием счетов на предъявителя. Точных подсчетов, по какой группе был нанесен самый сильный удар, вести не берусь. Можно представить, что первая группа особо не переживала и даже получила моральное удовлетворение от стенаний более удачливых соотечественников. Следует посочувствовать шахтерам и селянам, у которых сурово так отняли плоды их реального тяжелого и полезного труда. Ну а спекулянты, я полагаю, особо не переживали, потеряв сотню тысяч рублей. «Это всего лишь деньги. В следующем году наверстаем». И что интересно, таки наверстали.
Зверев А.Г. Записки министра (О жизни и о себе), 1973;
Чуднов И.А. Денежная реформа 1947, 2018;
http://www.bonistikaweb.ru/KNIGI/den-20.htm
[продолжение]